Г Л А В А 2

 

 С точки зрения глобальных интересов внешней политики России 80-х годов ХVIII в. Крым являлся не целью, а средством их достижения. Вместе с тем, действуя по принципу: “никогда не пренебрегайте ослаблением своих соседей” [1] , Екатерина II после 1783 г. делала все возможное, чтобы Крымское ханство, даже в ослабленном и покорном виде, не возродилось. Эта двуединая задача, стоявшая перед правительством Российской империи, могла быть разрешена прежде всего за счет наращивания своих военных сил на Крымском полуострове. Причем, основное внимание при этом отводилось созданию баз для Черноморского флота, включая заложенный к тому моменту в Ахтиарской бухте Севастополь [2] . 

 Многочисленные документы рассматриваемого периода доказывают, что с присоединением Крыма к России не только хозяйственного и торгового расцвета не наблюдалось в политическом центре бывшего ханства, но, напротив, полный их упадок. Полуостров фактически обезлюдел. Так, по оценкам Павла Сумарокова в 1783-1784 гг. Крым покинуло более 300 тыс. крымских татар, недовольных новым режимом правления [3] . И хотя эта цифра явно преувеличена, можно говорить о четкой тенденции. Более того, правительство отнюдь не стремилось остановить массовый исход татар в турецкие владения и на Кавказ, показывая пример совершенно другого рода. Еще в 1779 г. Екатерина II отдала распоряжение относительно переселения христианского населения полуострова, армян и греков, в Азовскую губернию, мотивируя этот шаг притеснением со стороны мусульман [4] . Тем самым Крым лишался наиболее развитой в хозяйственном отношении социальной группы численностью более чем 30 тыс. человек. Предлог, использованный для данного переселения, уже в 1783 г. казался нелепым, так как ни по языку, ни по своему бытовому укладу крымские греки и армяне практически не отличались от татар [5] , а говорить о религиозном притеснении при столь мощном силовом присутствии христианской страны в Крыму вряд ли можно было серьезно.

 По данным правительственной комиссии под председательством генерал поручика барона Игельстрема в 1783 г. население Крыма простиралось всего до 56796 душ мужского пола, включая 1407 евреев и караимов. [6]  Уже сама по себе эта цифра показывает, сколь непоследовательно и противоречиво проводилась политика освоения южных территорий, где ратные подвиги, мужество, доблесть, великие проекты соседствовали с тупым чиновничьим равнодушием, глупостью и авантюризмом.

 Вместе с тем, было бы ошибочно представлять правительство России того времени, как единый блок. Олицетворением официальной политики на юге был Григорий Александрович Потемкин, получившего после присоединения Крыма титул светлейшего князя Таврического и воинское звание генерал-фельдмарщала. [7]  В глазах всей Европы Потемкин виделся одним из самых влиятельных вельмож России, всесильным фаворитом императрицы. Дипломаты великих и второстепенных держав наперебой искали его благорасположения, не скупясь ни на щедрые подарки, ни на льстивые эпитеты относительно “преобразователя юга”. Умный, не лишенный душевной щедрости, но до самозабвения ленивый и подверженный депрессиям, светлейший князь олицетворял собой пороки непоследовательности им же проводимой политики. Как очень метко охарактеризовал Потемкина граф Петр Завадовский: “Нерадение его, при жажде властвования, в отношении дел суть его пороки. Но благотворить есть его превосходное свойство, и сия добродетель в нем со излишеством. Все стоячее он валит и лежачее подымает; врагам отнюдь не мстителен. Много в нем остроты, много замыслов на истинную пользу, но сим надобно исполнять бы другим”. [8]

 Между тем с начала 80-х годов ХVIII в. в русских правительственных кругах выкристаллизовалось такое малочисленное, но весьма влиятельное течение, которое некоторыми историками характеризуется как “морально-интеллектуальная оппозиция” [9] . Своеобразным лидером этой оппозиции, во многом носившей условный характер, являлся один из самых ярких политиков и дипломатов Европы конца ХVIII в. Семен Романович Воронцов, который с 1783 г. занимал пост российского посланника в Венеции, а с 1785 г. находился в Лондоне в качестве посланника и полномочного министра. Благодаря дружбе и поддержке таких влиятельных сановников, как, например: канцлер А.А. Безбородко, президент коммерц-коллегии А.Р. Воронцов (родной брат Семена Романовича), реформатор государственной финансовой и образовательной системы граф П.В. Завадовский и др., граф Воронцов обладал огромным влиянием на политические решения Петербурга, не страшась при этом открыто выражать свое мнение, даже если оно не совпадало с волей самой Екатерины II. Впрочем, императрица, высказывавшаяся относительно С.Р. Воронцова как об “опасном характере” [10] , имела на сей счет свой собственный принцип, доказывавший ее политическую гибкость и дальновидность: “Оказывать доверенность лишь тем людям, у которых достанет духа при случае вам поперечить, и которые предпочитают ваше доброе имя вашим милостям” [11] . Несмотря на близкие отношения с Потемкиным, императрица в реальной большой политике нередко больше доверяла советам Воронцова, чем своего фаворита, публично заявив в период Очаковского кризиса: “Только граф Семен думает так же, как и я” [12] . Отнюдь не страдавшая отсутствием самомнения, Екатерина знала, что говорила, когда уподобляла свою голову уму и таланту С.Р. Воронцова.

 Воронцов подвергал резкой критике деятельность Потемкина, полагая, что фаворитизм является губительным для России. Считая целесообразным остановить экстенсивный путь развития, он предлагал целый ряд внутренних реформ для хозяйственного и торгового совершенствования страны. Внешний блеск и фанфары военных побед, по его мнению, должны были уступить место обыденной, рутинной работе по созданию полнокровной экономической системы и политических структур, образцом которых, по убеждению Воронцова, служила Англия.

 Понимая, что наполовину обезлюдевший полуостров не только полнокровной хозяйственной жизнью не сможет существовать, но и станет тяжелым грузом для финансов России, правительство предприняло некоторые меры для заселения Крыма, причем, как переселенцами из внутренних губерний, так и созданием иностранных колоний. В частности, набранные еще в период русско-турецкой войны 1768-1774 гг. греки из Архипелага, известные под названием Албанское войско, получили в 1783-1784 гг. территорию Балаклавы [13] . Для поощрения иностранной колонизации Таврии были даны существенные льготы, что привлекало, пусть и небольшими группами, немцев, чехов, австрийцев, греков, армян, молдаван, болгар, сербов и др., хотя основным этническим элементом колонизации юга весь период являлся восточнославянский. Впрочем, для переселенцев из внутренних губерний России, особенно ее северных районов, адаптация к местным условиям была особенно трудной. В конце ХVIII в. Крым отнюдь не представлял собой ту “жемчужину Северного Причерноморья”, которой он стал в веке следующем. Тучи малярийных комаров, покрывавших лиманы и озера, нехватка пресной воды, жаркий климат, вызывавший скорую порчу продуктов, вели к массовым эпидемиям болезней, сделавшихся подлинным бичом для вновь прибывавших поселенцев. 

 Для того, чтобы убедиться, сколь противоречивой и порой непродуманной была первоначально правительственная политика относительно заселения южных территорий, рассмотрим в качестве примера один мало известный в литературе, но весьма показательный проект.

 Едва присоединив Крым, Потемкин чуть не погубил саму идею и смысл столь тяжело доставшегося России приобретения. Через своих уполномоченных Англия предложила в 1784 г. услуги светлейшему князю, чтобы принять посильное участие в колонизации Крыма, за счет ... британских каторжников. Дело сладили быстро и хорошо. А осенью 1785 г. С.Р.Воронцов в Лондоне получил предписание от канцлера А.А. Безбородко найти между бумагами секретаря посольства Лизакевича письмо от 16 (27) мая 1785 г. относительно желания британского правительства “отдать в ссылку осужденных на поселение в Россию” [14] . Далее канцлер сообщал Воронцову решение Петербургского двора: “Ее величество повелеть мне изволила, по сей депеше, дать знать вашему сиятельству, что таковые ссыльные из Англии здесь приняты быть могут и что для поселения их назначаются места в области Таврической..., князь Григорий Александрович (Потемкин – А.Т.) не преминет и со своей стороны сделать надлежащие распоряжения к принятию и поселению оных; ничто не будет препятствовать комиссарам аглицким отправить ныне наличных весною следующего года при первом открытии мореплавания” [15] .

 Проблема заключалась в том, что до 1775 г. английские власти отправляли приговоренных к каторжным работам в Южную и Северную Каролину [16] . Причем, количество ссыльных резко увеличилось именно в годы войны в Северной Америке и особенно после ее окончания, когда 130 тыс. солдат вернулись домой, чтобы пополнить из своих рядов другую армию – армию нищих. Как оригинально высказался по данному поводу английский король Георг III: “Увеличение разбоя на больших дорогах было очень велико еще во время войны, а сейчас увеличится естественным путем из-за лентяев, ставших причиной этого мира...” [17] .

 Рассматривая освободительную войну в США как “временные беспорядки” и полагаясь на быстрое восстановление своего протектората над бывшими колониями, британское правительство приняло решение о временном размещении приговоренных к каторге в старых баржах и отслуживших свой век судах на Темзе, срочно переоборудовав их под тюрьмы [18] . Время шло, а барж-тюрем становилось все больше и больше, что было равносильно мине в пороховом погребе, детонатором для которой мог в любой момент стать даже локальный беспорядок.

 Забитые до отказа переделанные под тюрьмы старые суда стали источником повышенной санитарной опасности. Бесчеловечные условия содержания, ужасающая грязь и сверхдопустимая концентрация людей на небольшом пространстве привели к распространению в невиданных размерах заразных болезней – от венерических до тифа. Так, в январе 1784 г. на старой барже “Медстоун” из ста заключенных сыпной тиф унес 28 человек, а в сентябре этого же года на судне “Салли” тиф стал причиной смерти 85 человек [19] . Более того, охрана не могла справляться с постоянными побегами заключенных, что порой приводило к самых негативным последствиям. Вот почему положение со ссыльнокаторжными, сложившееся к середине 80-х гг. в Англии вполне можно охарактеризовать как внутренний кризис.

 Воронцов резко воспротивился тому, чтобы превратить Крым в некий социальный мусорник Европы. В ответном письме на имя канцлера он, изложив историю возникновения вопроса о ссыльных, привел данные о попытке британских властей в начале 80-х гг. отправлять каторжников небольшими группами в Западную Африку: “Капитаны купеческих судов, торгующие в тех местах, на известных с правлением контрактах брали их на свое иждивение и попечение и, отвезя в Гинею и на другие Западной Африки берега, продавали их в работу, либо меняли их на негров, коими сии суда торгуют в островах Вест-Индии. Но и сей случай прекратился, ибо и в Гинее никто их иметь не хочет” [20]

 Этот, казалось бы, частный вопрос позволил Воронцову поднять на правительственном уровне важнейшую проблему, связанную с характером заселения обширных южных территорий, присоединенных к Российской империи. Решительный противник рабства и крепостнической системы, Семен Романович склонял Петербург к мысли о необходимости заселения края свободными поселенцами. Вот почему он не без тревоги задавал правительству вопрос, в котором одновременно скрывался и ответ: “Пойдут ли добрые и трудолюбивые люди других земель на поселения, где известно будет всем, что сии разбойники вселяются? Иной от страха, другой от стыда, чтоб не быть наравне почтену с ними, от сего удержится” [21] .

 Аргументы Воронцова оказались убедительными для Екатерины II, которая отказалась от идеи “превратить Россию в английскую Сибирь” [22] . Тем более, что российский дипломат умышленно задел уязвимое место императрицы – ее тщеславие: “Прилично ли, - не без сарказма писал он, - чтоб в свете думали, что в счастливое царствование Великой Екатерины Россия служит ссылкою Англии и что ничем не славный, а еще менее великий Георг третий осуждает своих преступников наказанием ссылки равномерно в Россию, как и на африканские берега?” [23] .

 Британское правительство металось в поисках решения проблемы каторжников. В этих условиях отказ Петербурга от принятия английских осужденных в Крыму, еще недавно представлявшегося Лондону в качестве манны небесной, существенно осложнил задачу для министерства У. Питта младшего. Поэтому в Лондоне, по-прежнему рассчитывая на благосклонность князя Потемкина, вовсе не собирались просто так отказаться от заманчивой перспективы перебросить свою болезненную проблему с британских островов в Северное Причерноморье. И можно себе только представить степень негодования и возмущения Воронцова, когда он узнал о планах англичан, в обход заблокированным официальным каналам, переправить своих каторжников в Крым частным образом.

 В августе 1786 г. Воронцов специальной депешей известил канцлера Безбородко о визите некоего ирландца по имени Дилон, представлявшего, по его словам, интересы австрийского принца де Линя, которому “Государыня пожаловать изволила пространные в Крыму земли, для населения коих он имеет в поселение принимать здесь в ссылку и каторгу осужденных, да еще скитающихся по Лондону арапов” [24] . Дилон, сославшись на согласие князя Потемкина, заявил, что он только из учтивости уведомил Воронцова об этом деле. Но, судя по всему, их беседа длилась недолго, так как посланник, потеряв терпение к выслушиванию пространных рассуждений ирландца, отправил непрошеного визитера с выражениями, давшими понять всю неблагопристойность и наглость задуманного им и теми, кто его подослал [25] .

 Однако уже осенью 1786 г. худшие опасения Воронцова были развеяны и он с нескрываемым облегчением сообщил в Петербург о том, что правительство Питта, долгое время не знавшее как поступить с ссыльными, “решилось теперь отправить их в Новую Голландию, в место Ботанический залив называемое, и открытый главным мореплавателем Куком” [26] .

 Но тогда, когда в мае 1787 г. первая партия каторжников численностью в 782 человека отправлялась от британских берегов не в Крым, а навстречу своей печальной и страшной участи в Австралии, название Крымского полуострова было на устах всей Европы совсем по другому поводу. В начале этого года Екатерина II предприняла свое знаменитое путешествие в Крым, по помпезности и размаху не имевшее аналогов в отечественной истории [27] .

 Миллионы рублей и огромные людские ресурсы были брошены на обеспечение “беспримерного в истории народов торжественного шествия победительницы” [28] . Иллюминирование дорог, по которым следовал пышный кортеж императрицы, триумфальные арки, блистательные балы, званные обеды, фейерверки, блестящая свита, включавшая в себя высших сановников империи, дипломатов и политиков почти со всех уголков Европы – все это должно было показать могущество, щедрость царицы и неуклонность ее южно-политического курса.

 На пути следования из Киева к Херсону по Днепру Екатерина пожелала встретиться с польским королем Станиславом II Августом в Каневе, где продемонстрировала перед глазами изумленных западноевропейцев, сколь велико ее влияние на своего бывшего коронованного любовника, и сколь откровенно пренебрежение ее свиты к высшей польской шляхте, практически все представители которой наперебой лебезили и пресмыкались перед ее фаворитом. Очевидец этой встречи в Каневе, будущий герой освобождения Латинской Америки Франсиско де Миранда записал в своем дневнике: “Какими покорными и льстивыми по отношению к князю Потемкину кажутся мне эти высокопоставленные поляки, которые унижаются перед ним” [29] .

 В Херсоне императрицу ждал со своей небольшой скромной свитой император Австрии Иосиф II, совершавший путешествие под именем графа фон-Фалькенштейна. В сопровождении князя Потемкина, принцев Нассау и де Линя, австрийского посланника Кобенцеля, французского – графа Сегюра, британского – Фиц-Герберта и др., Екатерина вместе с Иосифом отбыла в конце мая к берегам Ахтиарской бухты [30] . Ахтиар, переименованный в феврале 1784 г. в Севастополь, с 1783 г. стал главной базой Черноморского военного флота. К приезду царственных особ флот находился в полном составе на севастопольском рейде, включая в себя 3 линейные корабля, 12 фрегатов и 20 мелких судов [31] . После потешного боя, разыгранного тремя эскадрами, Екатерина пожаловала Потемкину пальмовую ветвь и наградила самыми лестными эпитетами, не скупясь на похвалы. А затем, посетив Бахчисарай, Симферополь, Караса-базар, Старый Крым, Феодосию, Перекоп, отправилась обратно в С.-Петербург. Ее тщеславие было удовлетворено. Но Екатерина, при всем своем несомненном прагматическом уме и политической интуиции, выпустила из виду, что одно дело рассказывать Европе сказки на расстоянии и рисовать радужные картины преобразований в классическом духе в приобретенных ею южных провинциях, а другое, иметь в собственном окружении европейски образованных политиков, обладавших аналитическим умом и не склонных к иллюзиям.

 За помпезностью и подлинно восточной роскошью европейские дипломаты отчетливо разглядели слабость и уязвимость потемкинских преобразований. Еще по пути из Севастополя в Херсон состоялся весьма примечательный обмен мнениями между графом Сегюром и Иосифом II. “Посмотрите, - обратился французский посланник к императору, - здесь больше треска, чем реально начатых дел; ничего здесь не закончено. Князь Потемкин проворно бросает то, к чему приступал с жаром; ни один из его проектов не продуман, не последователен. В Екатеринославе, столице, которая никогда не будет заселена, он предложил вам заложить первый камень собора, огромного как собор Святого Петра в Риме, и в котором, вероятнее всего, никогда не будут служить мессы. Он выбрал для основания этого нового города Екатерины возвышенность, с которой открывается чудесный вид, но которая полностью лишена воды. Херсон, дурно расположенный, стоил двадцать тысяч человеческих жизней; он окружен заразными болотами. Корабли не могут входить сюда груженными. После шести лет степи более пустынны, чем были. Крым потерял две трети своего населения. Каффа разрушена и более не возродится. Севастополь – единственное поселение, имеющее значение; но понадобится много времени, чтобы он стал настоящим городом. Они должны все наряжать, все украшать с мгновенной быстротой для глаз императрицы; но Екатерина однажды уедет и весь престиж улетучится вместе с нею из этого огромного края. Я знаю князя Потемкина: его театр закончен, занавес опущен; он пойдет искать другую сцену, возможно в Польше, возможно в Турции. Администрация, и все что связано с нею, несовместимы с его характером; только война, если она начнется, имеет для него смысл” [32] .

 Удивительнее всего для французского посланника было то, что его жесткая оценка целиком и полностью разделялась императором, который не менее критически смотрел на положение дел у своей союзницы. “Я с вами совершенно согласен во всем, - заявил Иосиф графу Сегюру, - нас возили от иллюзиона к иллюзиону. Все, что заложено здесь изнутри, имеет большие недостатки; но и извне практически столь же пустозвонно. Солдат, крепостной крестьянин являются орудиями, которые служат лишь для того, чтобы срубить желаемое. Порабощенное дворянство не знает другого закона, кроме желания своей государыни, другой цели, кроме ее милости. Она командует: войска подымаются, корабли выходят в море. Нет в России промежутка между приказом, каким бы капризным он ни был, и его выполнением” [33] .

 Огромные суммы денег и человеческого труда были истрачены не на реальное освоение южных территорий и их укрепление, но на некое театральное действие, бесполезность которого с экономической, военной и политической точек зрения была совершенно очевидна всем. Не случайно еще за два года до поездки Екатерины на юг С.Р. Воронцов выступал против готовящейся тогда помпезной демонстрации. Так, в письме к брату в январе 1785 г. он писал: “Я очень рад также узнать, что поездка ее величества в Херсон откладывается до зимы и надеюсь, что она будет отложена еще на более длительный срок, или, лучше сказать, не была бы осуществлена вовсе; ибо если эти провинции будут управляться так же, как в настоящее время, там не будет никакого маломальского порядка и чума будет там во все годы, как в Турции” [34] . Действительность подтвердила самые мрачные прогнозы относительно царского выезда в Крым и практически все дипломаты подтвердили это. Например, шведский дипломат, а по совместительству секретный агент Густава III, Иоан-Альберт Эренстрем следующим образом описывал поездку Екатерины по Днепру, в которой он также принимал участие: “От природы пустые степи, по которым она проезжала, были распоряжением Потемкина населены людьми, на большом расстоянии видны были деревни, но они были намалеваны на ширмах; люди же и стада пригнаны фигурировать для этого случая, чтобы дать самодержице выгодное понятие о богатстве этой страны. На ночлегах в этих пустынях она для себя находила большое множество великолепных шатров, в виде домов, богато меблированных. Везде видны были магазины с прекрасными серебряными вещами и дорогими ювелирными товарами, но магазины были все одни и те же и перевозились с одного ночлега на другой. Рассказывали, что владельцев этих магазинов выписали из Москвы, и что они получили плату за свой труд сделать это путешествие и выставлять свои товары напоказ” [35] . 

 Вместо ожидаемого эффекта от демонстрации своего могущества, Екатерина показала Европе свою неготовность к серьезной войне с Турцией. В Лондоне, Париже, Берлине, и Стокгольме осознали, что в случае начала войны Османской империи более не угрожает полный и быстрый разгром. И это было серьезным политическим просчетом Екатерины II, и далеко не единственным. Императрица дала себя увлечь заверениям Потемкина о полной готовности России к войне, что совершенно не соответствовало действительности. Это она поняла еще в Крыму, но слишком поздно. В тот момент она пожелала посетить Кинбурн, для чего необходимо было проплыть мимо Очаковской крепости. Однако вид турецкой эскадры из 4 линейных кораблей и 10 фрегатов, стоявших на рейде Очакова, также как и вид мощных бастионов цитадели, ощетинившейся орудийными стволами, резко отрезвил императрицу, заставив отказаться от намеченных планов [36] . Выбор сухопутного путешествия вглубь Крымского полуострова попытались обратить в шутку, но всем стало ясно, что турецкая цитадель, запиравшая собой вход в Днепро-Бугский лиман это уже не камуфляж и не декорация к потешному бою. 

 Сам по себе факт помпезного выезда в Крым российской императрицы и ее союзника с шумными празднествами и фейерверками в непосредственной близи турецких границ не мог не привести в ярость Порту, что уже само по себе вело к эскалации войны. Кроме того, это был уже не 1783 год, и теперь со всех концов Европы в Стамбул стали стекаться по дипломатическим каналам призывы совсем другого рода. Особую активность для разжигания реваншистских настроений Порты проявили дипломаты Англии, Пруссии и Швеции, обещавшие от имени своих правительств всемерную поддержку, вплоть до вооруженной, с целью возвращения Крыма Турции. Причем, по мнению Екатерины II, своеобразное лидерство в влиянии на Порту всецело перешло в руки Лондона [37] . Этому резкому повороту в британской континентальной политике во многом способствовали заведомо ошибочные шаги русского правительства.

 Всего за несколько месяцев, с конца 1786 до лета 1787 года, Петербург растерял все свои главные козыри в большой европейской политике. Уверяя всех и вся, что Англия пришла в упадок и деградировала [38] , Потемкин, смутно представлявший себе реальные механизмы международной политики великих держав, убеждал ни на что не надеявшегося французского посланника осенью 1786 г.: “Ваш двор желает, после долгого времени, заключить с нами коммерческий трактат; момент благоприятный; уловите его; вы найдете императрицу отвлеченную от ее старых предубеждений против Франции; ее раздражение направлено теперь на Англию” [39] . Самым неожиданным стало то, что Екатерина, вопреки своим принципам, согласилась с мнением Потемкина полностью и пошла на подписание торгового договора с Францией всего за несколько дней до своего отъезда на юг [40] . А то, что для того момента это был худший вариант, нарушивший сложившийся баланс политического сдерживания Лондона и Парижа, стало очевидно в самое ближайшее время.

 Еще в 1785 г. один из самых влиятельных британских дипломатов Джеймс Гаррис уверял своего министра иностранных дел маркиза Кармартена, что самой серьезной угрозой для интересов Англии в Европе может стать создание лиги между двумя императорскими дворами и Францией [41] . Подписанием торгового договора с Версальским двором Петербург лишь укрепил худшие опасения Лондона, подвинув его на более решительные политические действия. Подтолкнуть же Блистательную Порту к войне с Россией, дабы она увязла в ней на длительный срок, стало делом британской дипломатии, выполнение которого сверх усилий от Сент-Джеймского двора не потребовало.

 5 августа 1787 г. Порта предъявила России ультиматум: отозвать российских консулов из Ясс, Бухареста и Александрии, а также пересмотреть все ранее заключенные соглашения. Еще через несколько дней Турция потребовала передачу ей Крыма и, заключив направленного для мирного урегулирования вопроса российского дипломата Я.И. Булгакова в Семибашенный замок, объявила 13 сентября войну России.

 Турецкие войска попытались 1 октября 1787 г. высадить свой десант на Кинбурнскую косу, который был отбит гарнизоном под командованием А.В. Суворова. Используя превосходство своего флота (и количественно, и по своим мореходным качествам [42] ), турки блокировали выход из Днепро-Бугского лимана и на этом все активные боевые действия на ближайшие месяцы были окончены. Не имея подготовленного плана действий, русская армия во главе с князем Потемкиным не способна была перейти к наступательным операциям, что содействовало превращению войны в затяжную. Последнее обстоятельство особенно удовлетворяло политических противников России в Лондоне, Берлине и Стокгольме. Объявление войны Турции Австрией, выполнившей свои союзнические обязательства, мало чем могло помочь России, так как Иосиф II имел на руках восстание в Бельгии и Венгрии. Это обстоятельство ограничивало возможности австрийской армии на Балканах, отводя ей роль пассивного наблюдателя [43] .

 Между тем в политических кругах Европы стали осознавать, что ключ к господству в Северном Причерноморье находится не в Крыму, а именно в Очаковской области [44] . Выгода стратегического положения Крымского полуострова с военной точки зрения была бесспорна, но здесь не было удобных коммуникаций, связывавших полуостров с внутренними регионами, ни собственных хозяйственных ресурсов, чтобы обеспечивать в тот момент даже собственные потребности, не говоря о внешней торговле. Турция же, обладая в Очаковской области такими мощными крепостями, как Очаков, Бендеры и Аккерман, беспрепятственно могла контролировать устья трех крупнейших водных коммуникаций Восточной Европы - Днепр, Буг и Днестр. Если к этому добавить, что в Буджаке Порта имела одну из самых укрепленных цитаделей Европы – Измаил, запиравший собой Дунай, то становится понятным, сколь зависимыми от прихоти Османской империи были огромные плодородные районы Центральной и Восточной Европы, лишенные возможности развивать свое товарное производство посредством торговли по Черному морю. 

 Для того, чтобы овладеть Очаковской областью России необходимо было решить две взаимосвязанные задачи: первая – как можно в более короткий срок захватить территорию между Бугом и Днестром; и вторая – создать благоприятную для себя международную обстановку, способствовавшей бы оказанию на Порту дипломатического давления с целью признания данной территориальной аннексии. Эти задачи на первом этапе войны Россией решены не были. Напротив, сложилась такая политическая ситуация, когда даже удержать ранее приобретенное становилось проблематичным.

 Лишь летом 1788 г. Потемкин с значительными силами приступил к осаде Очаковской крепости, которой русские войска овладели лишь в декабре этого года. Впрочем, решительного перелома эта победа не внесла. Хорошо информированный о состоянии дел граф Петр Васильевич Завадовский писал своему другу С.Р. Воронцову в Лондон: “Безперерывные перемены в войсках, то новое, то из нового старое, страшные издержки без хозяйства, все вышло из порядка; нет связи и соображения; до крайнего приходим истощения. В начале войны я воображал всю славу нашу и последнюю гибель турок. Познав течение вещей, прошу Бога, чтобы даровал мир. Подумай, счет наших боевых сил до 500 тыс. простирается! С таковым ополчением кого возможно страшиться? Но сия машина требует умственной силы” [45] .

 Неподготовленность к войне и медлительность Потемкина дорого обошлись России. Ставка Екатерины II на возможное сближение с Францией, как и предсказывал граф Воронцов [46] , оказалась полностью несостоятельной. Париж с такой же стремительностью терял вес и значение в европейских делах, с какой Лондон их набирал.

 “Французы самонадеянно утверждают, - писал секретный агент британского премьер-министра У. Питта из Стокгольма в октябре 1787 г., - что они содержат турок и шведов в качестве двух диких зверей в их собственном логове, дабы выпускать их оттуда тогда, когда этого требует польза Франции” [47] . Но вопреки воле Версальского двора, пославшего специальную французскую миссию в Швецию во главе с маркизом де Понса, Стокгольм и Стамбул заключили между собой оборонительный союз, результатом которого стало объявление летом 1788 г. войны России Швецией [48] . Сам шведский король Густав III признавался в письме к английскому монарху Георгу III, что без влияния британской дипломатии, в частности, уполномоченного британской короны сэра Элиота, он  никогда бы не решился выступить “в деле воздвижения барьера между Россией и Европой” [49] .

 Большие надежды российская императрица накануне войны с Турцией возлагала на столкновение английских и французских интересов в Голландии. Всё говорило о преимуществе Франции в Нидерландах: и профранцузские симпатии местного населения, и соответствующая финансовая и политическая поддержка Версальского двора. Между тем тридцатитысячная прусская армия под командованием герцога Брауншвейгского, при поддержке британского флота из 40 линейных кораблей, восстановила в октябре 1787 г. власть Вильгельма Оранского, сделавшегося послушным орудием в руках англо-прусской коалиции. [50]  Франция, ввиду своей социально-экономической деградации, не была уже способна вновь вступить в открытую конфронтацию с Англией, а потому 27 октября 1787 г. вынуждена была подписать декларацию и контр декларацию, где французская сторона признавала британский протекторат над Голландией [51] . Следствием этого политического унижения Франции стал тесный альянс между Лондоном и Берлином, получивший в 1788 г. свою завершенную форму в виде тройственного союза Англии, Пруссии и Голландии [52] .

 Очаковский вопрос, ставший центральным в международной жизни Европы, превратился в своеобразный водораздел, расколов европейские державы на два лагеря. Тройственному союзу, недвусмысленно заявившему о своей полной поддержке альянса Стокгольм-Стамбул и выдвинувшего перед Петербургом категорическое требование отказаться от Очаковской области и вернуть Турции Крым [53] , Екатерина II попыталась противопоставить четверной союз России, Австрии, Франции и Испании, с привлечением к нему Неаполитанского королевства и Дании [54] . В принципе, подобная политическая комбинация могла бы стать блестящим ответным ходом русской императрицы. Однако Франция, погруженная в глубокий внутренний политический и социально-экономический кризис, играла в международных делах Европы уже роль политического карлика, неспособного на сколько-нибудь значительные самостоятельные шаги [55] . Отнюдь не случайно проницательный граф Воронцов еще за год до падения Бастилии следующим образом описывал политический хаос во Франции: “Король слабоумен, королева интриганка, без таланта и постоянства, также ненавидима, как ее муж презираем; гранды интригуют друг против друга. Говорят о свободе, конституции, финансах, не слушая. Всё окончится всеобщим беспорядком и, быть может, гражданской войной” [56] .

 Следует отметить, что, несмотря на свои личные симпатии, Екатерина II с весны 1788 г. все более и более внимательно стала прислушиваться к советам своего полномочного министра в Лондоне, который постепенно приобрел огромное влияние на внешнеполитические решения Петербурга. Граф Воронцов, в свою очередь, резко противился вмешательству князя Потемкина во внешнюю политику, что ему в конечном итоге удалось. Потемкин до такой степени растерялся перед угрожающей международной обстановкой в 1788 г., что даже предлагал императрице уступить требованиям тройственного союза, отказавшись от Крыма и Очаковской области. На это Екатерина с раздражением писала ему: “Вы выводите из себя как ребенок. Эвакуироваться из Крыма! Но это значит открыть дорогу туркам и татарам к сердцу империи...” [57] .

 Между тем Берлинский двор поставил в прямую зависимость решение Очаковского вопроса от передачи Пруссии польских портов Данциг и Торунь. Новый прусский король Фридрих-Вильгельм II, унаследовавший корону от Фридриха Великого, был убежден, что для Пруссии наступил звездный час роли великой европейской державы. Прусский министр граф Герцберг уверял своего короля: “Ваше величество получили, благодаря совершенной вами революции в Голландии, такое бесспорное уважение и доверие в Европе, что вы можете без каких-либо препятствий продолжать осуществлять роль великой державы первой величины, наряду с Австрией, Россией, Францией и Англией” [58] . Однако Екатерина отнюдь не разделяла подобные взгляды Берлинского двора. От всей души презирая и прусского короля, и его правительство, она слишком хорошо знала цену дружбы или вражды Берлина. Когда ее посланник в Пруссии граф Нессельроде в своем донесении в октябре 1788 г. передал содержание своего разговора с Герцбергом: “Буде бы на них положились, то и Крым и Очаков были бы наши”, российская императрица отметила против этого места: “Наместник Божий, вселенною распоряжающий, зазнались совершенно” [59] . Екатерина великолепно понимала, что сама по себе Пруссия ей не опасна. Даже имея на руках две войны, на севере и на юге, она в любой момент могла перевести свои войска в оборонительное положение и сосредоточить на прусской границе 100 тыс. штыков, которые тут же объяснили бы Берлинскому двору его истинное место в европейской иерархии. Однако за спиной Берлина стояла реальная сила – Англия, с ее самым мощным в мире флотом, способным наглухо блокировать все русские порты на Черном и Балтийском море.

 По настоящему крупную игру в европейской политике рассматриваемого периода вели только две великие державы – Россия и Англия. В отличие от Берлина, Сент-Джеймский двор ставил Очаковский вопрос в центр своей континентальной политики не для территориальных приобретений, а ради сохранения и наращивания британского влияния в Восточной Европе. Сама идея альтернативного торгового пути Восток-Запад через Черное море воспринималась в Лондоне болезненно. Исключительные права, которыми обладали англичане в торговле, шедшей через Балтийское море, целиком и полностью удовлетворяли британские интересы. Кроме того Уайт холл отнюдь не желал усиления Петербурга, препятствовавшего возвращению Англии в большую европейскую политику после Парижского мира 1783 года. По вине России откладывалось и возобновление англо-русского торгового соглашения, срок которого истек в 1786 г., что ясно показывало министерству У. Питта младшего желание императрицы навязать Лондону свою политическую волю в виде правил вооруженного нейтралитета, одно упоминание о которых приводило в ярость политиков на берегах Темзы. “Сии правила, - писал С.Р. Воронцов Екатерине II, - столь здесь ненавидимы, что и члены оппозиции, всегда готовые порочить министерство, не могут совсем винить правление за связь с Пруссией и за отдаление от России, пока она настаивает на оные” [60] . И хотя императрица, в конце концов, согласилась снять вопрос о признании Англией правил вооруженного нейтралитета и возобновить англо-русский торговый договор [61] , время было упущено. Видя, что Россия увязла в войне с Турцией и Швецией, Уильям Питт выдвинул перед Петербургом требование отказаться от притязаний на Очаковскую область, прикрываясь словами о британской заинтересованности в сохранении баланса сил в Европе. Выполнение данного ультиматума не просто перечеркивало бы всю южную политику Екатерины II, но и означало бы низведение России из великой во второстепенную державу. А на это в Петербурге не могли согласиться ни при каких условиях.

 Таким образом к осени 1788 г. для России сложилась очень тяжелая международная обстановка. Ошибки и просчеты, допущенные в южной политике накануне войны с Турцией, привели к затяжной войне и складыванию антирусской коалиции. Борьба развернулась вокруг Очаковской области, о самом существовании которой накануне войны в Европе мало кто подозревал. Вступление в войну Швеции на стороне Османской империи, а также оформленный летом 1788 г. тройственный союз Англии, Голландии и Пруссии, потребовавших от России отказаться от притязаний на Очаковскую область, стало причиной того, что Очаковский вопрос перерос из двухсторонней в общеевропейскую проблему. В зависимости от позиции того или иного государства, Очаковский вопрос стал исходной точкой для решения ряда других международных проблем, как, например, требование Пруссии передачи ей Данцига и Торуня, политическая автономия Дунайских княжеств, судьба польской государственности и др. Несмотря на то, что в это противостояние были втянуты почти все государства Европы, основное политическое противоборство в Очаковском вопросе развернулось между Лондоном и Петербургом. Самая мощная европейская сухопутная держава того времени, Россия, столкнулась с самой сильной морской державой, Англией. В литературе это противоборство получило название “борьба кита и медведя” [62] .

[1] Собственноручная черновая записка Екатерины II, 1791 г. – Сб.РИО, т. 42, с. 210.

[2] См.: Аркас З. Начало учреждения российского флота на Черном море и действия его с 1778 по 1798 год. – Записки Одесского общества истории и древностей (далее – ЗООИД). – Т. 4. – Одесса, 1858. С. 261 – 309.

[3] Сумароков П. Досуги Крымского судьи или второе путешествие в Тавриду. – Ч. 1.- СПб., 1803. – С. 161.

[4] Гавриил, архиепископ. Переселение греков из Крыма в Азовскую губернию. – ЗООИД, т. 1, с. 197-226.

[5] Посетивший этих переселенцев уже через полвека, архиепископ Гавриил писал в 1844 г.: “Греки, оставившие Крым, не оставили еще своих тамошних привычек и обычаев: говорят и одеваются по-татарски”. – Там же, с. 203.

[6] Краткое историко-статистическое обозрение Таврической губернии/ Памятная книжка Таврической губернии – Симферополь, 1867. – С. 154. 

[7] См.: Брикнер А.Г. Потемкин. – СПб., 1891.

[8] П.В. Завадовский – С.Р. Воронцову, 1 (12) июня 1789 г. – АКВ, т. 12, с. 61.

[9] См.: Jones R.E. Opposition to war and expansion in late eighteenth century Russia// Jahrbьcher fьr Geschichte Osteuropas. – 1984., N 32. – P. 34-51.

[10] Cross A.G. By the bankes of the Thames. Russians in eighteenth century Britain. – Newtonwill, 1980. – P. 23.

[11] Собственноручная записка Екатерины II  – Русский архив. – Т. 1. – 1866. – С. 380.

[12] Бильбасов В.А. Екатерина II и Гримм// Русская старина. – 1893, № 6. – С. 434; см. Также: Николай Михайлович, великий князь. Граф Павел Александрович Строганов. – Т. 3. – СПб., 1903. - С. Х.

[13] См.: Сафонов С. Остатки греческих легионов в России, или нынешнее население Балаклавы. Исторический очерк/ ЗООИД, т. 1, с. 205 – 238. 

[14] А.А .Безбородко – С.Р. Воронцову, 28 окт. (8 ноября) 1785 г. – АКВ, т. 13, с. 101.

[15] Там же, с. 101-102.

[16] Мижуев П.Г. История колониальной политики Англии. – СПб., 1909. – С. 92.

[17] McKay D. A Place of Exile. The European settlement of New South Wales. – Melbourne, 1985. – P. 14.

[18] The Political history of England. – V. 10. – L., 1905. – P. 266-267.

[19] McKay D. Op. cit., p. 20.

[20] С.Р. Воронцов – А.А. Безбородко, 19 (30) дек. 1785 г. – АВПР, ф. Англия, д. 363, л. 124.

[21] Там же, л. 124 об.

[22] С.Р. Воронцов – А.Р. Воронцову, 19 (30) дек. 1785 г. – АКВ, т. 9, с. 46.

[23] С.Р. Воронцов – А.А. Безбородко, 19 (30) дек. 1785 г. – АВПР, ф. Англия, д. 363, л. 124 об.

[24] С.Р. Воронцов – А.А. Безбородко, 11 (22) авг. 1786 г. – АВПР, ф. Англия, д. 373, л. 45.

[25] Там же, л. 45 об.

[26] С.Р. Воронцов – вице-канцлеру Остерману, 8 (19) сент. 1786 г. – АВПР, ф. Англия, д. 372, л. 21.

[27] См.: Есипов Г.В. Путешествие императрицы Екатерины II в Южную Россию в 1787 г.// Киевская старина. – Т. 36.- К., 1892. – С. 295-306, 458-477.

[28] Памятная книжка Таврической губернии. – С. 153.

[29] Альперович М.С. Франсиско де Миранда в России. – М., 1986. – С. 76.

[30] См.: Ligne, prince de. Lettres de Crimee/ Oeuvres du Prince de Ligne. – T. 2. – Bruxelles – Paris, 1860. – P. 5-58.

[31] Аркас З. Указ. соч., с. 265.

[32] Segur L.P. Memoires, t. 3, p. 212-213.

[33] Ibid., p. 214.

[34] С.Р. Воронцов – А.Р. Воронцову, 3 (14) янв. 1785 г. – АКВ, т. 9, с. 18.

[35] Из исторических записок Иоанна-Альберта Эренстрема// Русская старина. – Т. 79. – 1893. – С. 12.

[36] См.: Segur L.P. Memoires, t. 3, p. 145.

[37] Екатерина II – С.Р. Воронцову, 8 (19) дек. 1788 г. – АВПР, ф. Англия, д. 388, л. 14 об.

[38] См.: Альперович М.С. Указ. соч., с. 95.

[39] Segur L.P. Memoires, t. 2., p. 328.

[40] Торговый трактат между Россией и Францией от 31 дек. 1786 г. – ЦГАДА, ф. 1261, оп. 1, д. 693.

[41] Гаррис – Кармартену, 9 авг. 1785 г. – Diaries and correspondence of James Harris, first earl of Malmesbury. – V. 2. – L., 1844. – P. 132.

[42] Русские и советские моряки на Средиземном море. – М., 1976. – С. 56.

[43] Mowat R.B. A history of European diplomacy, 1451-1789. – L., 1971. – P. 294.

[44] По-турецки Очаковская область именовалась, как и река Днепр, Узу. – Скальковский А.А. Сравнительный взгляд на Очаковскую область в 1790 и 1840 годах/ ЗООИД, т. 1, с. 258.

[45] П.В. Завадовский – С.Р. Воронцову, 1 (12) июня 1789 г. – АКВ, т. 12, с. 62.

[46] “Никто с французами не был в связи, не потеряв свою непорочность, славу и независимость” – предупреждал Воронцов против возможного сближения с Версальским двором канцлера Безбородко в депеше от 7 (18) окт. 1785 г. – Русский архив, 1879. – С. 94.

[47] The later correspondence of George III. – V. 1. – Cambridge, 1962. – P. 328.

[48] См.: Брикнер А. Война России с Швецией в 1788-1790 гг. – СПб., 1869.

[49] Густав III – Георгу III, 16 окт. 1788 г. – The correspondence of George, prince of Wales. – V. 2. – L., 1963. – P. 5.

[50] Memoire sur la Revolution de Holland, par le citoyen Caillard/ Segur L.P. Tableau historique et politique de l’Europe, 1786-1796. – T. 1. – P., 1801. – P. 133-376.

[51] Declaration et Contre-declaration conclue a Versaille, le 27 oct. 1787. – АВПР, ф. Англия, д. 382, л. 125.

[52] Traitee de la Triple alliance entre la Grand-Bretagne, la Prusse et les Province-unies des Pays-bas, conclu a la Haye, a Berlin et a Loo, les 15 avril, 13 juen et 13 aout 1788/ Koch C.G. Histoire abregee des traites des paix entre les puissance de l’Europe. – Bruxelles, 1837. – P. 492-498.

[53] См.: Horn D.B. Great Britain and Europe in the eighteenth century. – Oxford, 1967. P. 203-222.

[54] The Gentleman’s Magazine. – 1789, N 4. – P. 356-357.

[55] Заслушав доклад Неккера о плачевном состоянии финансов, французское правительство на своем заседании 27 января 1789 г. отказалось от союза с Россией даже в проекте. – Lavisse E. Histoire de France. – T. 9. – P., 1910.- P. 130.

[56] С.Р. Воронцов – А.Р. Воронцову, 30 авг. (10 сент.) 1788 г. – АКВ, т. 9, с. 138.

[57] Lavisse E., Rambaud A. Histoire General. – T. 8. – P., 1896. – P. 316.

[58] Герцберг – Фридриху-Вильгельму II, 15 дек. 1787 г. – Cobban A. Ambassadors and secret agents. The diplomacy of the first earl of Malmesbury at the Hague. – L., 1954. – P. 194.

[59] Храповицкий А.В. Дневник, 1782-1793. – СПб., 1874. – С. 182.

[60] С.Р. Воронцов – Екатерине II, 3 (14) апр. 1789 г. – АВПР, ф. Англия, д. 400, л. 46 об.

[61] Рескрипт Екатерины II графу Воронцову от 8 (19) декабря 1788 г. – АВПР, ф. Англия, д. 388, л. 18 об.; Рескрипт Екатерины II графу Воронцову от 3 (14) марта 1789 г. – ЦГАДА, ф. 1261, оп. 1, д. 719, л. 4.

[62] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV – ХVIII вв. – Т. 3. – М., 1992. – С. 135.