Г Л А В А 5

 При рассмотрении геополитической проблемы, связанной с возникновением качественно нового этапа в развитии Европы, когда Северное Причерноморье буквально в считанные годы стало составной частью европейского пространства, невозможно обойти вопрос относительно почти мгновенной, с точки зрения вековой истории континента, метаморфозы, произошедшей в данном регионе на рубеже ХVIII и ХIХ столетия. Следует отметить, что здесь нет и не может быть некой универсальной модели указанной реконструкции и любой монистический подход при этом заведомо обречен на бесплодность. Должно также признать, что сущность интеграционных процессов на юге состояла в многообразии как социально-экономических, так и политических факторов, в том числе и международных.

 Хронологическое совпадение событий Великой революции во Франции (основополагающего события для теории монистического взгляда на историю) с началом хозяйственного и культурного освоения территорий Северного Причерноморья, с его, пусть робким и не всегда последовательным, но реформистским началом, дает особенно яркий контраст при сравнении этих двух фундаментальных основ для рассмотрения эволюционных процессов. Вот почему, прежде чем переходить собственно к влиянию революции на развитие южных провинций Российской империи, необходимо, хотя бы в тезисной форме, зафиксировать исходные позиции относительно наиболее значимого события в политической жизни Европы конца ХVIII в. - революции во Франции.

 Если отбросить идеологические напластования относительно Французской революции, то, по сути дела, ее прогрессивное развитие заключалось лишь в начальном периоде реформ. Уже к моменту правления жирондистов, а тем более якобинцев и термидорианского Конвента, революция стала превращаться в свою противоположность. Отмена сословных привилегий, декларация прав человека и гражданина, принцип разделения властей, свобода слова, конституционный запрет ведения агрессивных наступательных войн за пределами Франции и т.д. и т.п. - все эти великие идеи и реформы первых месяцев после падения Бастилии превратились в пустой звук, когда “революция стала пожирать своих детей”. Свобода и права человека превратились в потоки крови, террор и массовый разбой; принцип разделения властей - в деспотизм жалкой кучки членов высшей законодательной власти, бессмысленная жестокость которых затмила все преступления старого режима; поощрение национальной промышленности - в ее резкую деградацию и, как следствие, начало широкомасштабных агрессивных войн, главной задачей которых был грабеж, т.е. перенесение центра тяжести нерешенных внутренних социально-экономических проблем в плоскость создания образа внешнеполитического врага.

 Нет нужды говорить о том, сколь жестокую цену пришлось заплатить французской нации за бурные годы революции и наполеоновских войн, когда само существование независимости Франции сделалось проблематичным, а целый ряд ее населенных пунктов полностью лишился мужчин старше 15 и младше 60 лет. Но то, что французская революция оказалась одним из наиболее сильных катализаторов для европейских интеграционных процессов, в том числе и для Северного Причерноморья, не вызывает сомнений. Это влияние, пожалуй, было даже определяющим. Однако не столько распространением революционного пафоса (хотя отрицать существенную роль идеологического влияния французской революции на последующий период истории Европы было бы недопустимой крайностью), сколько социально-экономической деградацией самой влиятельной державы континента в конкретных исторических условиях конца ХVIII - начала ХIХ столетия.

 Действительно, без учета данного глобального фактора, буквально взорвавшего весь сложившийся до 1789 г. баланс экономического и политического равновесия в Европе, невозможно понять почти мгновенную интеграцию Северного Причерноморья в европейскую экономику. Понятно, что для того, чтобы Новороссийские губернии сделались составной частью цивилизованного пространства континента, в первоначальном сцеплении баланса сил Европы должна была открыться незанятая ниша, объективно предназначенная именно южно-украинскому рынку. Причем, не столько в качестве рынка сырья и сбросовых товаров, сколько поставщика для континента товара номер один того времени - хлеба.

 Некогда, еще в ХVII в. французский экономист Антуан де Монкретьен съязвил относительно политического упадка Испании и вытеснения ее с лидирующих позиций в Европе Францией: “Никто не выигрывает без проигрыша другого”. К концу ХVIII в. уже и собственно Франция в полной мере могла оценить по достоинству справедливость означенной формулы. Вот как данную историческую параллель провел французский историк Ф. Бродель: “...непредвиденное могло случиться и с “развитыми” государствами, которые, казалось, были защищены от неожиданностей. Как раз такой случай представляла, как я понимаю, Испания ХVII в., “отданная” своим правительством и силой обстоятельств на волю опустошительной инфляции медных денег. А также, в общем, и революционная Франция, о которой русский агент в Италии писал, что “она ведет войну своим капиталом, тогда как ее противники воюют своими доходами”. Такие случаи заслуживали бы глубокого изучения, ибо Испания, поддерживая свое политическое величие ценой обесценения меди и дефицита, вызывавшегося ее внешними платежами в серебре, обрекала себя на внутреннюю дезорганизацию. И внешний крах революционной Франции, еще до испытаний 1792-1793 гг., тяжко сказался на ее судьбе” [1] .

 В масштабах всей Франции экономические трудности, вызванные нехваткой хлеба, уже в первые месяцы революции стали перерастать в острейшие политические проблемы, что подтверждается лавиной хлебных бунтов, грабежей подвод и барж с зерном и мукой, дороговизной, спекуляцией, голодом и прочими негативными последствиями, связанными с условиями хлебной торговли в стране [2] . Уже сама по себе эта тенденция должна была способствовать зарождению “европейской житницы”, которой суждено было несколько позднее стать Украине. По мере развития революции эти трудности с хлебом не только нарастали, приобретя в экономической и политической жизни Франции первостепенное значение, но и цепной реакцией стали охватывать и другие европейские регионы, выйдя далеко за пределы понятия собственно национальной проблемы. И дело заключалось не только в том, что люди, берущие в руки оружие или устраивающие перманентные митинги лишаются созидательного, производящего начала. Были причины и более глубокие - в самой аграрной политике, заложенной в годы революции, начиная от различных попыток регламентации движения и продажи хлеба, и заканчивая созданием неотчуждаемых малоэффективных мелких крестьянских наделов.

 Именно в этом и кроется одно из объяснений первопричин того гигантского разрыва между ввозом и вывозом юных черноморских портов, положительное сальдо которых неуклонно возрастало в течении всего последующего столетия. Внушительный положительный баланс портов Северного Причерноморья являлся в этом смысле своеобразной расплатой западноевропейских стран за несбалансированность в собственной аграрной политике.

 Говоря о многофакторности условий интеграции Северного Причерноморья в европейское пространство, нельзя не отметить, что благоприятный геополитический фон для стимулирования хозяйственного развития края в последние годы ХVIII в. не был использован ввиду субъективных причин периода правления Павла Петровича. Тем не менее сама по себе тенденция сохранялась на эвентуальном уровне, став уже в первые годы ХIХ в. необратимым процессом.

 Казалось бы, последовавшее за казнью Людовика ХVI в 1793 г. запрещение европейскими монархами торговать с Францией (в частности, все российские порты были закрыты для французов) должно было стать для Парижа веским аргументом к поиску альтернативных рынков вне европейского континента. И такой рынок у Франции накануне революции был - Соединенные Штаты Америки. Например, еще 23 ноября 1788 г. королевский совет издал так называемый приговор о поощрении торговли зерном и мукой из США [3] . Однако эти связи с Америкой для французов с первых же месяцев революции стали крайне затруднительными, так как после Нутко-Зундского кризиса 1790 г. Англия сделалась безраздельной хозяйкой в Атлантическом и Тихом океане. Естественно, что в Лондоне, памятуя об унизительном Парижском мире 1783 г., с лихвой стремились отдать долг и французам, и американцам. Англо-французская война, начавшаяся в январе 1793 г., как впоследствии и англо-американская, сделала любые экономические контакты между Францией и США быстрее условными, чем реальными.

 И вновь мы наблюдаем здесь исторический парадокс. Великобритания, едва не начавшая в 1791 г. общеконтинентальную войну из-за Очаковской области, в последующие двадцать лет стала своеобразным пастухом для средиземноморских стран Европы. Путем полного блокирования Гибралтара она как бы загоняла европейцев к единственно доступному источнику - Северному Причерноморью. Естественно, Англия делала это во имя собственных интересов, дабы не допустить соперников к своим непомерно возросшим колониальным владениям. Но факт остается фактом, благодаря данной политической расстановке, Одесса и другие черноморские порты в этот период не имели конкуренцию со стороны альтернативных рынков. Само собой разумеется, что подобное положение дел не могло быть сохранено на длительный период, но его вполне хватило, чтобы причерноморские хлеб, сало, шерсть и др. товары стали не просто конкурентоспособными, но превосходили по качеству и были дешевле аналогичных продуктов других регионов мира.

 Таким образом британский флот, установив контроль над Гибралтарским проливом [4] , в то же время практически не препятствовал развитию морской торговли в Восточном Средиземноморье, которое посредством турецких, неаполитанских, греческих, австрийских, испанских купцов прочно связывалось с портами Северного Причерноморья.

 Восемнадцатое брюмера во Франции подвело естественный итог французской революции - установление жесткой авторитарной диктатуры Наполеона. Как удачно заметил по этому поводу Томас Карлейль: “Пока человек является человеком, некий Кромвель или Наполеон является неизбежным завершением санкюлотизма” [5] . Но покончив с анархией в стране и начав широкомасштабные завоевательные войны в Европе, первый консул Франции, а затем ее император своей ставкой на силовые решения всей гаммы экономических и политических проблем смог лишь усилить Англию. В этом отношении вполне можно согласиться с утверждением Ф. Броделя о том, что “если бы наполеоновские войны не устранили Францию из всемирных обменов, Англии не удалось бы навязать миру свою власть с такой легкостью” [6] .

 Между тем то, что Великобритания получила на глобальном уровне в своем противоборстве с Францией, Северное Причерноморье получило в региональном масштабе без такового противоборства. В качестве иллюстрации приведем пример из периода континентальной блокады, когда попытка установить искусственный баланс торговых обменов, столь разорительным образом повлиявшая на благополучие большинства городов Европы, для черноморских портов принесла лишь новые статьи доходов. Так, ничтожный транзит товаров Азия-Европа на рубеже ХVIII-ХIХ вв. уже в 1808 г. достиг только в Одессе цифры в 5.679 тыс. руб. серебром [7] . Причем, эта огромная сумма по тем временам достигалась в основном за счет транзита чисто колониального товара - хлопка, которого было вывезено за этот год из Одесского порта 33131 тюка, на сумму 4 778 375 руб. серебром [8] . Ну а то, что император Франции рассматривал подобное движение колониальных товаров в качестве контрабанды очень мало волновало одесских купцов, и не только их.

 Вместе с тем, и это следует выделить особо, относительно Северного Причерноморья речь шла именно в контексте его интеграции в европейское пространство, а не о создании здесь некой колониально зависимой территории. Сама по себе торговля - каботажная, транзитная или заграничная, - являлась в этом отношении важным, но далеко не единственным условием для подобной трансформации. Именно многофакторность происходивших здесь интеграционных процессов являлась краеугольным камнем для цивилизованных преобразований, хотя бы уже в силу того, что развитие хозяйственной жизни края не могло проходить вне соответствующего уровня научных знаний, культуры, образования и т.д. Достаточно напомнить в этой связи, что с момента начала осознанных преобразований в Новороссийском крае за считанные годы был практически преодолен естественный разрыв в темпах развития экономики и край твердо занял лидирующее положение в масштабах всей Восточной Европы.

 Пароходство и машиностроение, металлургия и промышленное освоение Донецкого каменноугольного бассейна, фабрики и заводы в Екатеринославе, Херсоне, Николаеве, Луганске, Одессе и в других городах Юга, которые за считанные десятилетия выросли на местах традиционных пастбищ первобытных народов - все эти беспримерные в истории преобразования сочетались с развитым сельским хозяйством “житницы Европы”. И одновременно в Новороссийском крае открывались первые в тогдашней Российской империи публичные библиотеки и музеи, организовывались научные общества, некоторые из которых, как, например, “Императорское общество сельского хозяйства Южной России” или “Одесское императорское общество истории и древностей”, пользовались общемировой известностью. В театрах южных городов за честь почитали выступать известные театральные труппы европейских стран, а перечисление только имен работавших здесь в разное время светил мировой науки позволяет сделать вывод о степени умственной жизни края.

 Но для подобного уровня цивилизации необходим был первоначальный толчок. И здесь следует признать еще одно, если не важнейшее, благотворное влияние французской революции - она обеспечила Северное Причерноморье европейски образованными людьми, чьи знания, ум и талант явились гарантией для будущего расцвета края. Это касалось прежде всего того потока эмигрантов, который был прямо пропорционален жестокостям революционных и наполеоновских войн. Ремесленники и земледельцы, домашние учителя и врачи, ботаники и банкиры из Франции, Нидерландов, Италии, Германии и многих других стран Европы, охваченной пламенем войн, дали тот удивительный сплав западноевропейцев со славянским населением, который органично вписывался в политическую систему новороссийских территорий.

 В этой связи нельзя не вспомнить и о тех значительных политических именах, получивших известность благодаря их деятельности в Новороссийском крае, где они обрели свою вторую родину ввиду неприятия революции. Это прежде всего незаурядный человек своего времени герцог А.-Э. Ришелье, занимавшего пост Одесского градоначальника и Новороссийского генерал-губернатора, а затем занявшего по личной просьбе Александра I и Людовика ХVIII пост премьер-министра Франции в период реставрации [9] . По тем же причинам оказался на русской службе и преемник Ришелье граф А.Ф. Ланжерон, назначенный на должность Одесского градоначальника и Новороссийского генерал-губернатора после вынужденного отъезда герцога. Здесь можно перечислять много других имен, таких как первый директор Ришельевского лицея аббат Николь, председатель попечительного комитета граф де Мезон, владелец крупного купеческого дома Шарль Сикар и десятки других людей [10] , знаниям и энергии которых Северное Причерноморье обязано столь многим.

 Действительно, без должного уровня медицинских знаний и адекватной организации системы здравоохранения нельзя было защитить причерноморские города от постоянной угрозы распространения эпидемий чумы и холеры, этого подлинного бича близлежащих турецких владений; без специалистов ботаников и агрономов - оградить степные просторы лесопосадками и садами от суховеев и пылевых бурь; без инженеров-строителей возводить гидросооружения и города. Вот пример одного образного рассуждения герцога Ришелье в самом начале его правления относительно необходимости устройства театра в Одессе, отвечавшего лучшим международным стандартам, причем тогда, когда городу было менее восьми лет отроду. Если какие либо помещики или купцы прибывают в город по торговым делам, рассуждал герцог, то возможность увидеть и насладиться театральным зрелищем неминуемо вызовет у них желание задержаться здесь и после заключения сделки. Сама логика пребывания подобных людей, нередко и с семьями, в портовом городе вводит их в искушение покупок, начиная от предметов быта и заканчивая предметами роскоши. Выигрывают все - деловые люди, театр, город, купцы, лавочники, владельцы гостиниц, извозчики и т.д. И это был не голый прагматизм Ришелье, но трезвый взгляд на необходимость достижения всестороннего, гармоничного развития инфраструктуры южного города и края. Стоит ли удивляться после этого тому, что в первой половине ХIХ в. решительно все подчеркивали, что Одесса - город европейский, нередко противопоставляя ей в этой связи даже С.-Петербург и Москву [11] .

 Таким образом французская революция действительно оказала огромное влияние на интеграционные процессы в Северном Причерноморье. И хотя данное влияние носило быстрее опосредственную форму, хронологические совпадения выглядят в этих отношениях объективной категорией.

 Отдельной темой при рассмотрении многофакторности интеграционных процессов в Северном Причерноморье стоит вопрос о влиянии на них Османской империи. Самодовлеющая политическая и социально-экономическая система Турции, после утраты ею исключительных прав контроля над акваторией Черного моря, с конца ХVIII в. попала в своеобразные тиски европейского проникновения. До этого момента Турция, говоря словами Ф. Броделя,: “Располагаясь между внешними линиями крупной международной торговли, эта земля образовала пучок постоянных связей и ограничений, почти что крепость и равным образом - источник богатств” [12] . Однако уже с конца ХVIII в. эта азиатская система стала разрушаться по мере нарастания интеграционных процессов в Северном Причерноморье и Восточном Средиземноморье, которые осуществляли взаимосвязь через само сердце Османской империи - Константинополь, вопреки воле и политическим устремлениям собственно Порты. Причем, Турция в этих связях между Восточной и Западной Европой играла уже роль не коридора, как это нередко представляется в литературе, но сама попала в прямую зависимость от данных контактов.

 В указанном положении нет необходимости выделять главное направление при разрушении традиционного уклада турецкой системы - поток дешевых мануфактурных товаров западноевропейцев, ломавший вековые традиции мелких ремесленников Стамбула, либо южно-украинского хлеба, от поставок которого в прямую зависимость попали сама жизнь и благополучие большей части населения древнего города на берегах Босфора. Можно сказать, что два этих встречных потока были равнозначны и обладали эффективностью именно своим единством.

 Во всяком случае, за товар турецкая экономика должна была отдавать товар. А при соприкосновении с более совершенной системой европейцев, без искусственного воспроизводства торгового баланса, Стамбул вынужден был втягивать в орбиту борьбы за свое выживание все подвластные ему территории. Вот почему относительно Турции и Восточная, и Западная Европа выступали как единый регион, тогда как сама Османская империя вынуждена была не просто мириться с подобным положением, но и действовать в интересах европейской политической системы. Процесс этот был достаточно медленным и противоречивым, однако неуклонным. Для Северного Причерноморья он стал невидимой основой для интеграции с Европой.

 Более того, для становления иностранной торговли черноморских портов Турция была едва ли не основным партнером в последние годы ХVIII в. Так, например, в 1796 г. из 86 кораблей, прибывших в Одесский порт, 49 были турецкими и лишь три под австрийским флагом [13] . Уже сами по себе эти, казалось бы, незначительные факты свидетельствуют, что в товарообмене между Восточной и Западной Европой Турция отнюдь не была проходным мостом, обладая быстрее обоюдосторонней проводимостью и в направлении Средиземноморья, и в направлении Северного Причерноморья. Вместе с тем, и это главное в контексте рассматриваемой темы, турецкий фактор сделался мощным рычагом для интеграционных процессов в Северном Причерноморье, а в более широком смысле и для всей Европы.

 Выделим еще одно немаловажное положение относительно благоприятного фактора в международных отношениях для черноморских портов - это отсутствие монополий и изначальное установление системы фритредерства. Свобода торговли и отсутствие монополизма являлись непременным условием для относительно самостоятельного хозяйственного развития портов Северного Причерноморья. Если вспомнить, например, что и Петербуржский, и Рижский порты в их заграничной торговле фактически безраздельно контролировались англичанами, то подобного положения на юге не наблюдалось. В данном отношении Одесса, Херсон, Феодосия и другие черноморские порты были открыты для всей Европы, с самого начала поставив преграды для любых проявлений монополизма, как по национальным, так и по региональным признакам.

 Естественно, что обозначенное состояние не было достигнуто само по себе, а явилось результатом продуманных решений на высшем политическом уровне. Попытки же получить монополию в черноморской торговле предпринимались неоднократно и Францией, и Англией, и итальянскими государствами. В качестве примера можно рассмотреть проект так называемой Генуэзской компании, предложенный итальянскими купцами в конце ХVIII в. Петербургу.

 В 1803 г. указанный проект попал на утверждение канцлеру Российской империи А.Р. Воронцову, который составил соответствующее “мнение” относительно планов Генуэзской компании и, в частности, изложил основные принципы политики свободы торговли в Причерноморье [14] . Этот примечательный документ по праву может рассматриваться в качестве хрестоматийного политического анализа, направленного на развитие фритредерства.

 Вначале Воронцов поставил вопрос о принципиальных подходах к развитию иностранной торговли в Северном Причерноморье, а именно: свобода иностранцев в Тавриде, безопасность имущества и личности, верность качества товаров, свобода продавать и покупать, скорое и справедливое решение спорных дел, “сие то суть пособия, кои правительство обязано дать иностранным (купцам) и как они желать могут, а отнюдь не монополии” [15] .

 Собственно предложения создаваемой Генуэзской компании сводились к получению следующих семи привилегий:

1.       Ей одной уступать треть пошлины.

2.       Ввозить все без изъятия итальянские товары и произведения беззапретно.

3.       Освободить от досмотра товары.

4.       Отсрочивать платеж пошлины за покупаемые компанией земные произведения.

5.       Корабли ее прежде всех нагружать и выгружать.

6.       Дозволить в случае надобности, в каком либо порту империи строить новые конторы и магазейны и на то сверх пособий, буде возможно, давать землю.

7.       Позволить ее поверенным и на починку кораблей требовать из адмиралтейств все что потребно будет за наличные деньги.

 “Если сих требований истолковывать прямой смысл, - писал Александр Романович, - то выходит:

1.       Наградить компанию третью пошлины в ее монополию за то только, что она будет в Генуе и положат в нее вклад итальянские капиталисты.

2.       Ей же разрешать провоз контрабанды.

3.       Досмотры товаров отменить.

4.       Пошлины брать в такое время, когда заблагорассудит компания их платить.

5.       Остановить выгрузку и нагрузку всех кораблей, чтоб делать предпочтение ее кораблям.

6.       Во всех портах российских, где захочет она строить ей конторы и магазины собственные, т.е. - везде завести свое поместье.

7.       Из адмиралтейств сделать меной ее магазин” [16] .

 Уже сам факт того, что подобный проект, с совершенно откровенным монопольным подходом, мог появиться на высшем политическом уровне империи, свидетельствует о тех непростых условиях, в которых пыталась провести изменения небольшая группа реформаторов. Естественно, что для такого опытного и искушенного в коммерческих делах человека, как А.Р. Воронцов, познания и талант которого столь высоко оценивали еще Вольтер, Дидро и У. Питт, данный проект не мог не вызвать самой негативной реакции. “Не токмо умеренности, - писал он в своем мнении, - но никакой пристойности в означенных требованиях нет. Возможно ли, чтоб в пользу одной компании иностранной стеснить торг всех иностранцев, истребить их между собою совместничество, существенную пользу нашей торговли составляющее, не говоря уже о других странных затеях прожектеров, и все сие сделать только для того, что капиталисты складываются в Италии? Они сверх того хотят, чтоб им за столь острую выдумку платили. Не знаю, не за пропойцев ли они нас почитают” [17] .

 Заметим, что столь мощная политическая поддержка складывающимся интеграционным процессам в Северном Причерноморье была оказана в тот момент, когда политическая нестабильность в Европе сплошь и рядом порождала насильственные, искусственные монополии в торговом обмене. И можно утверждать, что принципиальное отступление от фритредерства [18] , неминуемо привело бы черноморские порты в состояние зависимости от колебаний в более крупной политической игре, где им бы отводилась лишь роль заложника. Так, если допустить, что монополия Генуэзской компании в торговле через Черное море состоялась бы, то диктат наполеоновской Франции здесь был бы неизбежен, ибо подчинение Северной Италии Наполеону являлось свершившимся фактом. Печальная судьба большинства портовых городов Балтийского и Средиземноморского моря в период континентальной блокады яркое тому подтверждение.

 Таким образом Северное Причерноморье на весьма узком хронологическом отрезке получило самые благоприятные геополитические преимущества. С одной стороны, глобальные изменения в международной системе конца ХVIII в. позволило интегрировать южные губернии Российской империи в европейское пространство и дать стимул для развития товарного производства всем близлежащим землям Восточной Европы, а с другой, попадая в унисон с общеевропейскими потребностями, Северное Причерноморье стало играть роль самостоятельного фактора в развитии социально-экономических и политических процессов континента. Это было началом небывалого в мировой истории подъема, равного которому по своим темпам в ХIХ в. не было ни в одной части земного шара, впрочем, как и падения в веке ХХ. Но это уже суть отдельных тем для исследований.

[1] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV - ХVIII вв. - Т. 2. - М., 1988. - С. 210.

[2] См. наиболее полную работу по данной проблеме: Афанасьев Г.Е. Условия хлебной торговли во Франции в ХVIII веке. - Одесса, 1892. - С. 449 - 473.

[3] Arret du Conseil d’Etat du Roi pour encourager, par de primes, l’importation des bles et des farines venant des Etats-Unis de l’Amerique, du 23 nov. 1788. - Афанасьев Г.Е. Указ. соч. - С. 513-514.

[4] См.: Lord W.F. England and France in the Mediterranean, 1660 - 1830. - L., 1970.

[5] Carlyle Th. On Heroes, hero-worship and the heroic in history. - L., 1898. - P. 162.

[6] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, ХV - ХVIII вв. - М., 1992. - С. 395.

[7] Злотников М.Ф. Континентальная блокада и Россия. - М.-Л., 1966. - С. 320.

[8] Там же. - С. 321.

[9] По поводу назначения герцога Ришелье премьер-министром и министром иностранных дел С.Р. Воронцов оригинально заметил в письме к сыну, что с этим назначением Франция получила феномен, невиданный ею более века - честного министра. - С.Р. Воронцов - М.С. Воронцову, 8 янв. 1816 г. - АКВ, т. 17, с. 435.

[10] См.: Pingaud L. Les francais en Russie et les russes en France. - P., 1866.

[11] Замечательная статистика первой пол. Х1Х в., помещенная в “Журнале министерства внутренних дел” за 1851 г., под названием “Общественное хозяйство города Одессы”, оказалась подлинным ударом для сторонников “традиционного” пути развития России. Третий город империи, уступавший по количеству населения лишь обеим столицам, не имея практически никаких особых привилегий, но, напротив, приносивший огромные доходы казне, значительно опережал Петербург и Москву по своим доходам и расходам на душу населения, удваивая их каждые 10 лет, и всегда имея положительный баланс в своем хозяйстве. Что касается темпов развития, то по этим показателям с Одессой обеи столицы даже близко не могли соперничать, не говоря о других городах империи. 

[12] Бродель Ф. Указ. соч. - Т. 3. - С. 481.

[13] Скальковский А.А. Первое тридцатилетие истории города Одессы, 1793 - 1823. - Одесса, 1837. - С. 50.

[14] Мнение государственного канцлера графа А.Р. Воронцова о Генуэзской компании. - 1803 г. - АКВ, т. 11, с.443 - 449.

[15] Там же, с. 447.

[16] Там же, с. 448.

[17] Там же, с. 449.

[18] Братья Воронцовы возводили свободу торговли, и вполне справедливо, в ранг первоочередной задачи для начала государственных реформ в России. Не случайно С.Р. Воронцов постоянно твердил в своих письмах из Англии, что все члены Сената и правительства должны перед сном читать книгу Адама Смита “Исследование о природе и богатстве народов” и возобновлять оное проснувшись.